ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ СТАРОЙ ДЕВЫ

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ СТАРОЙ ДЕВЫ

*

Девочка, ляг, поспи и прокрути в своей голове,
Что было если б вы все же остались вместе?
Стоил б обмен свободы твоего "сама по себе"
На вереницу стихийных, взаимных бедствий?

*

Друзья образуют пары, не приглашая на свадьбу
Друзья принимают условности мира, как он нам дан.
Ты же находишь повод, и заводишь новую тяжбу
С мирозданием, что не выплачивает по счетам.

*

Все вокруг твердят что будет на улице праздник,
А у младшей сестры сын поступает в университет.
Ты же идешь на кухню, включаешь электрочайник
И насыпаешь в шесть мисок доверху Китикет.

*

У тебя есть сплетни, сериал, нитки и спицы
Ты сама по себе который десяток лет и...
Может рада поспать, но только уже не спится.
Ты задаешь вопрос: "Где же МОЙ человек?.."

Мироздание заводит луну за тучи,
Молча хмурится.
И продолжает бег.

про порядочных юристов

МЕТАФОРИ

після одного з поетичних читань

один порядний юрист порадив мені

висловлюватися більш метафорично -


мовляв, через десять років у цій країні

вже ніхто не розумітиме про що я пишу, бо

вже ніхто не пам'ятатиме, хто такі:

в'єтнамські нелегали,

водії напханих людьми маршруток,

безпритульні волоцюги,

юні наркомани,

старі пияки,

багатодітні самотні матері,

безробітні,

неповнолітні повії,

самогубці.

так - казав цей порядний, ввічливий,

пристойно одягнений юрист,

так, молодий чоловіче, - казав він. –

Вам варто б писати про вічне.


І тоді

я пильно подивився в його сині очі й білі зуби -

в них саме відбивалися образи тих майбутніх днів,

коли порядні огрядні юристи

в добре напрасованих сорочках

комфортабельними чартерними рейсами прибуватимуть

у бездоганно збудовані суди

і вже там віддано служитимуть своїй чудовій країні:

чесні прокурори звинувачуватимуть лише порядних,

непідкупні адвокати захищатимуть честь лише гідних,

неупереджені судді виголошуватимуть справедливі вироки

виключно достойним громадянам сильної й незалежної держави.


щоправда, в той день,

я нічого не відповів ані його очам, ані його зубам,

по дорозі додому

я постукав у віконце кіоску з випивкою,

де, як виявилося, свою матір підміняла 12-річна дівчинка,

я придбав у неї чвертку горілки, залишив малій решту,

і рушив далі

сподіватися, що через десять років у цій країні

ще пам'ятатимуть, хто такі порядні юристи.


_____
автор — Гєник Бєляков, він же на фото

МЫ

   

   

        День за днем, снова и снова мы приходили в этот бар и убивали время. Сколько нам было? Это было неважно -- мы были молоды и полны сил жить. Энди всегда заказывал до чертиков хмельное и вкусное темное пиво, Локи с рождения не пил ничего иного, кроме минеральной воды, а Лиззи, чертовка, заказывала музыку. Конечно, это не все - нас было гораздо больше, но эти трое частенько сидели подле меня, а может, я и неправ -- но их лица всегда всплывают в моей голове, когда я вспоминаю те дни: веснушчатое лицо и всегда стреляющие глазки-искорки Элизабет, хмурый прищур Локи из-под насупленных бровей...

        Трудно даже сказать, чем именно мы занимались. Зачастую -- просто травили байки и слагали небылицы о жизни, которая дарована звездам, при этом глуша всяческие напитки; играли в карты -- когда на интерес, когда на деньги; спорили -- довольно яростно, и пару раз нас даже вышвыривали из бара за подобное поведение. За этим столом мы выкладывали друг другу все: по будням мы собирались вечером и обсуждали события прошедшего дня; выходные дни были днями для релаксации и строительства планов, грандиозных и так редко воплощавшихся в жизнь.

        Странно, вся наша юность словно прошла в этом баре -- стены его первыми узнавали обо всем. Мы чувствовали этот мир, познавали и делились друг с другом. Каждое собственное открытие являлось нашим откровением, и принять тот факт, что это все было известно до -- было просто невозможно. Мир, преломленный через призму нашего восприятия, всегда казался иным.

        И мы рисковали. Мы шли на опрометчивые поступки, о которых позже судачил весь городишко; любили в первый раз и переживали агонию этой любви; мы влюблялись друг в друга, ссорились, мирились и расставались -- каждый раз, словно в последний; писали стихи и песни - о вечном и в банальной рифме; перепевая старые песни о главном, мы менялись с каждой новой вехой; и в конце концов -- мы продолжали поиски собственных идеалов.

        Но так не могло продолжаться вечно. Как слепые котята, мы тыкались носами во все углы, вновь и вновь обжигаясь и понимая, что нас не всегда ждут. У нас не всегда получалось добиваться поставленных целей так, как мы нам это представлялось. Мир из сверхъобъемного, где хотелось прикоснуться ко всему, постепенно превращался в плоскость, краски тускнели и гаснул свет. В нас, как оказалось впоследствии, попросту исчезали вера, сказка и детство.

        Мы стали старше. Мы больше не чувствуем так, как тогда, лишь изредка смакуя остатки тех эмоций, которые нынче размером с маковое зернышко. Уравновешенные, словно пустые весы, математически расчетливые и логичные, мы знаем наперед, чем отзовется для нас тот или иной шаг, и больше не рискуем понапрасну.

        Мы изменились как-то абсолютно незаметно для самих себя, увязнув в рутине будничных дней. Мы больше не собираемся вместе, да и на нашем баре уже пару лет болтается на одном гвозде табличка "Продается". Порой мне кажется, что мы больше и не смеемся так звонко и открыто, лишь прикрывая рот и выдавая какой-то гнусавый звук, лишь отдаленно напоминающий смех. Мы потеряли нити судеб друг друга, но никто из нас и не пытался их найти. Разве что я случайно встретил Элизабет, и ее некогда огненные кудри  показались мне такими... потускневшими.

        Как странно, что я не существую больше в жизни всех этих людей. Я призрак того времени, человек с фотографии, и не мне жаловаться, что меня забыли. Я забываю точно так же, хоть не могу понять -- где же та граница, переступив которую мы не сможем более ничего вернуть? ..

        Но я начинаю с нуля. Моя жизнь ведь не оборвалась там, далеко в прошлом -- она продолжается. Я сгреб свои чувства в охапку и подчинил их разуму. Вот и все. Я стараюсь думать так. Так все будет хорошо.

        Мы просто уже не те. Я вспоминаю прошлое и все равно живу настоящим.

        И все же, Лиззи, почему когда я смотрю на забитые окна мест нашей былой славы, я чувствую себя так, словно меня никогда не было на твоих фотографиях? ...

        _____
       
       2009, 2013

Послание в стихах

Открываясь эфиру — не покривлю душой:

он не обрел со мной мира, который во мне нашел.

Не познав мои тайны, сделать хотел своей.

Я не знала его, но уперто была ничьей.

Я зачитываю вслух то, что предназначалось лишь одному.

Но воздаю я хулу иль преподношу хвалу —

Все эти речи звучат оправданием,

обращая слова в труху.

Из них главное отдается горечью в моем рту.

Он не смотрит в глаза мне.

Как будто меня здесь нет.

И тогда

Я заканчиваю с эфиром

и подмалчиваю

ему в ответ.

Hero's world

This is a man's world
But it wouldn't be nothing,
nothing without a woman or a girl!

(James Brown, "This Is a Man's World")

Воспетый народом герой не имеет времени на забавы

У него что ни день – то подвиг, что приумножает славу,

Что ни мысль – то план по свержению злых тиранов,

Он убивает чудовищ и залечивает боевые раны.

Причины находятся сами – ходить далеко не стоит

То боги велят, то внутри просыпается голос крови

У него есть жена – но он не доходит к ее постели,

Но подвиг свершится ночью, когда к нему

прокрадутся 

тени.

Любовь в его жизни, кажется, – не более, чем эпизод

И хоть ему не сидится дома, его тянет за горизонт –

Он любит жену сильнее, чем об этом пойдет молва.

Прекраснейшая из женщин. Терпелива. Юна. Верна.

Лучший повод, чтоб свои объяснить тяготы и дела.

Ради тебя, любимая, я иду войной в никуда,

Не взойду на ложе твое, пока от врага

не останется

и следа.

***

...он, конечно, вернется с победой и прошествует –

как герой; и ворвется, как сумасшедший

к ней на ложе, в ее покой.

Постель будет немного смята.

И жена в любви чуть другой.

А потом пройдет слух, что раньше, перед тем,

как муж к ней пришел, облик его принял бог, восседающий над горой.

И пробрался. К прекрасной. Ночью.

Чтоб родился новый герой.

***

Так родился на свет Геракл.

В этот мир так войдет Иисус.

Испокон веков, взвалив на себя тяжкий груз,

Мужчина не додумывает до конца:

Его женщина когда-нибудь станет матерью

И она

Выбирает сыну отца.

Imprint

– …отвратительно. Ни одной хорошей отметки. Такие ответы, как ваши – вы что, не способны воспринимать информацию, как таковую? Это же высшее учебное заведение! Чем вы там вообще занимаетесь вне университета?!

В день, когда я впервые встретил её, я направлялся в соседний кабинет для того, чтоб попросить кусочек мела, и не знал, кто и у кого проводит там занятие. Звуки, которые я услышал на подходе к аудитории, совершенно точно были голосом моего бывшего преподавателя, Аристарха Степановича. Некогда, во времена Советского Союза, он был доцентом, и преподавал молодёжи основы марксизма и ленинизма.  Шли годы, и доцент должен был стать профессором. Но Союз развалился, и  знаток социализма стал просто-напросто никому не нужен, и ныне был вынужден преподавать  общий курс философии без всяких надежд на повышение. Говаривали, это сильно его изменило. Почему его все ещё держали на общей кафедре, оставалось для меня загадкой. Ещё тогда, лет десять назад, он казался мне ровесником мироздания, жутким брюзгой и ханжой – и все потому, что не прошло ни единого занятия, когда бы он не читал нам проповеди.

Больше всего от него страдали девушки. Аристарх Степанович прослыл в студенческих кругах женоненавистником. Девушки всегда старались одеться  как можно скромнее в те дни, когда в расписании была его пара. Или просто – не приходить. И это – в то время, когда все, всё и везде вокруг просто заполнено было отсылками к женской красоте! 

Когда он доносил до нас свои речи, его огромные ручища всегда сжимались в кулаки. Это было жуткое зрелище. Но самым устрашающим в Аристархе Степановиче  был голос – низкий, громогласный, порой переходящий в устрашающий, звериный рёв. Именно его я и услышал, подходя к двери. Я не разобрал слов, и уже было приоткрыл дверь, как в аудитории снова прозвучало:

– Вот вы! Девушка на второй парте – вы так внимательно меня слушаете. Встаньте, прошу вас!

Коля

Страшно прекрасный человек. Журналист, писатель, поэт. 

upd. Еще и музыкант! (см. сюда)

Аутодафе

Ау́тодафе́

посвящается мистеру Смиту

- … мисс Хёрст, судя по тому, что вы рассказали, вам просто необходимо найти себе хобби. Лучше, чтоб это хобби было социальным, –  так, скажем, вы  можете записаться в литературный клуб. Или же попробовать прийти на занятия к Анжеле – ее роспись по батику приобретает все большую популярность. На крайний случай  - говорю так, ибо не вижу у Вас  достаточной заинтересованности – можете помочь Энн с приютом для детей-инвалидов в соседнем  поселке, Шитвуде.   Или же….

- Послушайте, давайте уж поговорим начистоту, мистер Смит.

Джеки выпрямилась, поерзала на стуле, разгладила  длинную серую юбку и положила руки на коленки. Солнце падало на лицо девушки, освещая ее бледное лицо: суровый росчерк бровей, сжатые губы, прищуренные темные глаза.  Из прически, собранной обручем, предательски выбивалась прядь рыжих волос, что придавало ей небрежный вид старшеклассницы.  Она отвела взгляд от коленок и устремила его куда-то поверх головы психолога. Выдержав паузу, Джеки глубоко вздохнула и монотонным голосом, походящим на те, коим объявляют   поезда на вокзале, выдала следующее:

- Мне двадцать четыре года, мистер Смит. И мне противны эти бабские штучки. Я с большим успехом помогала бы  Джиму и прочим ребятам из автоклуба копаться под капотом его старенького отцовского «Форда». Плевать, что я ничего в этом не смыслю. Я уверена, что для меня нашлась бы работенка. Погодите, мистер Смит. Я не договорила. Помимо того, меня не интересуют подписки на журналы о кулинарии, отношениях, эзотерике, а также мне нет дела до конвейерных дамских романов.  Это слишком, слишком просто.  Я  бы ни за что в жизни не пришла к вам, но здесь – здесь такие правила. У тебя проблемы – ты идешь к психологу, он задает  вопросы, дает советы, дарует тебе очередную иллюзию – и ты снова выходишь здоровый, бодрый и счастливый – прямиком на работу. И так продолжается до тех пор, пока ты не окочуришься от инфаркта из-за злоупотребления кофе, сигаретами  и фаст-фудом; либо пока не поймешь, что визиты к психологу – такое же бессмысленное дерьмо, и что единственный лучик света в этом беспросветном царстве – наглотаться  таблеток. Первых попавшихся, и если тебе повезет – это будут таблетки от кашля. 

Oh! Darling

Oh! Darling, please believe me... )

Буря в стакане

кто с фото не знаком -- под маской я

Мы созданы из вещества того же,

Что наши сны. И сном окружена

Вся наша маленькая жизнь.

У. Шекспир.  "Буря", IV, 1

В темноте очертания предметов принимают иные формы,
будоражат разум; а тишина сгущается и кажется, бездонна.
Прежде неважное вдруг обретает вес, и вот, меня волнует:
я помню нежность неловкую в печати сна ночного поцелуя.

Я помню даже, что он говорил. И более того, я помню -- как.
Он обнимал меня и напевал  "что я хотел -- вот, здесь, в руках"
Нет, он не врал -- ведь в тот момент он так и вправду думал,
был мил и пил. Неблагоразумен и непредсказуем.

Все это вспоминается как дивный сон -- и остается сном.
В копилке памяти найдя воспоминания, знаю о том
что время в них застыло. А прототип героя ныне там
где по далеким берегам все догоняют зимний карнавал .

Я ж пишу то,
что ты и не читаешь. =)

Джон Фаулз. "Коллекционер"

«Коллекционер». Ужасная книга. Потрясающая книга.

Книги Джона  Фаулза вызывают непреодолимое желание лично добраться до всех тех первоисточников, на которые ссылается автор. И это несмотря на то, что по количеству этих ссылок Фаулзу просто нет равных.

Язык  «Коллекционера» – это то, что оживляет книгу, придавая описываемым событиям форму, вкус, цвет и запах, всячески сужая и раздвигая рамки мира, предоставляемого читателю. Это то, что делает этот роман настоящим Произведением Искусства.

В тот момент, когда я приступала к чтению, мне повезло не знать, ни о чем данная книга, ни ее структуру. Первая часть книги, написанная от лица Калибана, была для меня лишь отдаленно-ужасной, и я пыталась понять, а что бы делала я на месте Миранды? Что бы я делала, если бы меня заперли в золотой клетке, при этом целиком и полностью отрезав от внешнего мира, оставив без дневного света и свежего воздуха, из всего живого оставив человеческое чудовище и книги, чтоб не сойти с ума?  Да, я читала эту историю от лица похитителя и думала лишь о том, что именно бы со мной стало.

Наличие повествования от лица Миранды в виде дневника стало для меня неожиданностью, а сам дневник, в последующем, – настоящим потрясением. Я словно получила ответы на свои вопросы, возникшие в первой части. Некоторые абзацы я перечитывала снова и снова, силясь поверить в то, что эти строчки, жившие где-то во мне, действительно здесь, в этих печатных символах. Читая последние строки дневника Миранды, сидя в маршрутке, я просто не могла сдержать слез.

Сама ситуация – рекурсивно-символичная, ужасная, – является лишь абстрактным и гипертрофированным примером того, как разнообразен мир.  И Калибан олицетворяет собой большую его часть. Современные люди… нет, я не могу назвать их плохими, или оскорбить их, обвинив в полном отсутствии эмоций. Мне кажется, что основная проблема в том, что большинство людей чисто-начисто лишено сопереживания: читая книги (если читая!) или просматривая киноленту, они даже не пытаются обнаружить моральные аспекты проблемы, саму проблему  и  просто следят за развитием сюжета, как сторонний наблюдатель. Развлечение. Люди, которые не пытаются поставить себя на место другого человека. Люди, которые никогда не проводят параллели с собственной жизнью.

Нет сопереживания. Нет единства душ.

Но и единство душ им тоже не интересно. Заслышав об этом, они называют это ерундой, глупостями, романтическим бредом. Так, как будто может быть что-то важнее внутреннего мира человека, к которому обращен твой взор.

И пусть, как и Миранда, я понимаю, что вряд ли абсолютное взаимопонимание друг друга ведет к такому же абсолютному счастью (скорее, наоборот) – но это страдание, это сострадание и взаимопожертвование наполняет жизнь  смыслом. Что-то, разделенное не с целым миром, но на двоих. Недоступное извне, не имеющее цены.

Зачем, зачем коллекционировать вещи\любовников\знания и умения,  как самоцель? Не чувствуя, не вкладывая, не созидая – как? Я не умею так. Я не знаю даже, как это. Практически все, что я делаю, дает мне ощущение того, что я еще жива, того, что безумный в своем равнодушии Калибан не закопал меня в своем саду.

Я словно прожила короткую жизнь Миранды. И вернувшись к своей, я знаю, что хочу  в ней изменить.

P.S. Цитаты.

[о Калибане]

«…И я вдруг осознала, как печальна жизнь, которую он ведет. […] Почувствовала тяжкую, тупую, всепоглощающую безнадежность такой жизни. Словно люди на рисунках Генри Мура, в темных туннелях метро, во время немецкой бомбежки. Им не надо видеть; чувствовать; танцевать; рисовать; плакать, слушая музыку; ощущать мир вокруг и западный ветер… им не дано быть в истинном смысле этого слова.

Всего три слова. Я люблю вас. Они прозвучали так безнадежно. Будто он сказал: «Я болен раком». Вот и вся его сказка».

[о Калибане]

“Я — один из экземпляров коллекции. И когда пытаюсь трепыхать крылышками, чтобы выбиться из ряда вон, он испытывает ко мне глубочайшую ненависть. Надо быть мертвой, наколотой на булавку, всегда одинаковой, всегда красивой, радующей глаз. Он понимает, что отчасти моя красота — результат того, что я — живая. Но по-настоящему живая я ему не нужна. Я должна быть живой, но как бы мертвой. Сегодня я почувствовала это особенно ясно. То, что я — живая, не всегда одна и та же, думаю не так, как он, бываю в дурном настроении — все это начинает его раздражать”.

[воспоминания Миранды о Ч.В.]

“— Ну, можно, я все-таки лягу спать? — Очень мягко, чуть-чуть подсмеиваясь надо мной, спуская меня с небес на грешную землю. И я ушла. По-моему, мы ничего больше не сказали друг другу. Не помню. Он улыбался этой своей едва заметной суховатой улыбкой. Видел, что я растрогана.

Был предельно деликатен. А я согласилась бы остаться с ним в ту ночь. Если бы он попросил. Если бы подошел ко мне и поцеловал.

Не ради него. Просто чтобы почувствовать, что я — живу”.

[о «новых»]

«Все делается массово. Масс-культура. Масс-все-на-свете.»

[о Калибане]

«Последнее, что я сказала ему: «Мы не можем остаться чужими. Мы были обнаженными друг перед другом».

И тем не менее — мы чужие.»

Мы

где-то там на 2 курсе, когда я училась обрабатывать фотографии...

Дети, с которыми я провела эти почти 5 лет, повзрослели.

И самое странное, что это (хоть и произошло не сразу) невозможно отследить. Я помню, как тыкала носом лучшего друга и просила его не лениться/учиться, вела его за собой и втягивала во всякие авантюры. Но мальчик, которого я всегда считала своим милым младшим братиком, куда-то пропал, превратившись в худющего, короткостриженного парня с прокуренным голосом. И этот парень давно во мне не нуждается, и уже мне на него равняться -- он лучше, умнее, сообразительнее, стабильнее, увереннее. Я потеряла "милого братика" гораздо раньше, чем поняла это, и все попытки его вернуть (даже самые нелепые) были заранее обречены на провал.

Из девочек-подростков выросли девушки -- красивые , умные, стильные. И мне приятно видеть, как они улыбаются. Что ни говори, мне стало гораздо легче общаться с ними, особенно после того, как смешали две группы. Мы не подруги, но я действительно рада учиться с ними.

Мой нынешний староста, с которым я хоть и мало общалась, тоже сильно изменился, как на меня. Он, высокий и красивый, с приобретенной деловой хваткой, здравым пофигизмом и вежливостью стал... неотразим (?). Где-то настолько, что я не удивлюсь, увидев его на обложке какого-нибудь журнала в сфере бизнеса\политики.

Да и остальные ребята.. У всех изменился взгляд. Все проявили себя, как проявляется изображение на фотографии -- постепенно, но верно. Кстати, я перестала их фотографировать. Но даже те снимки, что есть, без слов расскажут вам ту же самую историю.

Логично предположить, что я тоже изменилась.
Но большое видится на расстоянии, и никто не рассказывает мне об этом. =)

Это город абсолютно чужих людей, умноженный на бесконечность -
Собьешься считать, а взяв лимит – парадоксально получишь ноль.
Коктейль из русского мата, суржика, разговоров пустых о вечном,
И погоды под стать, несущей в него резкий холод и аномальный зной.

Это город столичный, удивляющий с первой встречи своим лицом,
Но взглянувшему под ноги не поднять глаз туда, где звучит колокольный звон.
По ночам просыпаешься от того, что все внутри налилось свинцом –
Тишина за окном страшит. Не уснуть в этом городе. Имя ему – легион.

Этот город встречает меня на границе ночи и дня в понедельник утром –
Чужую девочку на чьем-то чужом плече. На перроне, опустивши устало руки,
Стоит дядечка-милиционер. Я просыпаюсь от сна, и чудится мне, как будто
Это был наилучший сон, но этот город – мой город – не пережил разлуки

И потому слился уже
Со мной.

не спрашивай меня как и не спрашивай почему
разве не видно, что я камнем иду ко дну?
тень наверху среди бликов метнется вспять
воздух кончится, настанет час помирать

и вдохнув ледяную воду морских глубин
в череде видений из рыбёшек и субмарин
я увижу берег, где мы могли просто быть
мираж -- место, до которого не доплыть

на пустынном дне, в темноте, одна
так глубоко, что не дотянется и волна
я лежу и смотрю на удаляющийся батискаф
как на ракету в новоизбранных облаках

тень метнется наверх

меня не начнут искать

Тест-пост, последний написанный мною стих

из детства за много лет осталось немного —
лишь пара игрушек, альбом и книжки
и история про встречу на одной дороге
воспоминаний зрелости и мальчишки

они приезжали на южный берег Кавказа
влюбленная пара и их непоседа-дочь
девочка — сама жизнь. жаль, ни разу
поговорить мне с нею не довелось

ее папа казался нам кем-то непогрешимым —
человеком с обложки журнала большой страны
на самом деле, он даже писал картины
и приезжал с мольбертом в начале каждой весны

ну а летом мы часто видели ее с мамой —
худенькой девушкой лет двадцати восьми
и улыбались, когда дочь изображала даму
среди рутинной будничной возни

мы не разу не видели в их жизни ссоры,
мы знали их вместе лишь в сентябрь и май
но эта семья наполняла простором море
и придавала городу манящих тайн

потом
она без них приезжала на южный берег Кавказа —
сначала девчушкой, после почти женой,
с теми, кому ей хотелось дарить рассказы
и кого хотелось звать за собой

едва ли мы с тех пор хоть раз назвали ее красивой —
быть может милой, но слишком уж крупный нос
потом мы решили — нос можно считать терпимым
но ее портит привычка все принимать всерьез

и никто из тех, кто делил с ней вагон купейный
и как, признаться, думали мы, постель
в ней не зажег бывалый, благоговейный
свет,озарявший город в миллион огней

*

а потом я уехал из города — так сложилось,
что не видел я горы без малого десять лет.
но вчера, в метро,оглянувшись... догадаетесь, что случилось?

в чужом городе, в сердце самом —
след из детства — тот, что ведет на свет,

от влюбленной пары
и девочки
восьми лет