вторник, 19 марта 2013 г.

Imprint



– …отвратительно. Ни одной хорошей отметки. Такие ответы, как ваши – вы что, не способны воспринимать информацию, как таковую? Это же высшее учебное заведение! Чем вы там вообще занимаетесь вне университета?!
В день, когда я впервые встретил её, я направлялся в соседний кабинет для того, чтоб попросить кусочек мела, и не знал, кто и у кого проводит там занятие. Звуки, которые я услышал на подходе к аудитории, совершенно точно были голосом моего бывшего преподавателя, Аристарха Степановича. Некогда, во времена Советского Союза, он был доцентом, и преподавал молодёжи основы марксизма и ленинизма.  Шли годы, и доцент должен был стать профессором. Но Союз развалился, и  знаток социализма стал просто-напросто никому не нужен, и ныне был вынужден преподавать  общий курс философии без всяких надежд на повышение. Говаривали, это сильно его изменило. Почему его все ещё держали на общей кафедре, оставалось для меня загадкой. Ещё тогда, лет десять назад, он казался мне ровесником мироздания, жутким брюзгой и ханжой – и все потому, что не прошло ни единого занятия, когда бы он не читал нам проповеди.
Больше всего от него страдали девушки. Аристарх Степанович прослыл в студенческих кругах женоненавистником. Девушки всегда старались одеться  как можно скромнее в те дни, когда в расписании была его пара. Или просто – не приходить. И это – в то время, когда все, всё и везде вокруг просто заполнено было отсылками к женской красоте! 
Когда он доносил до нас свои речи, его огромные ручища всегда сжимались в кулаки. Это было жуткое зрелище. Но самым устрашающим в Аристархе Степановиче  был голос – низкий, громогласный, порой переходящий в устрашающий, звериный рёв. Именно его я и услышал, подходя к двери. Я не разобрал слов, и уже было приоткрыл дверь, как в аудитории снова прозвучало:
– Вот вы! Девушка на второй парте – вы так внимательно меня слушаете. Встаньте, прошу вас!

понедельник, 11 марта 2013 г.

Коля


Страшно прекрасный человек. Журналист, писатель, поэт. 
upd. Еще и музыкант! (см. сюда)

Аутодафе



Ау́тодафе́

посвящается мистеру Смиту

- … мисс Хёрст, судя по тому, что вы рассказали, вам просто необходимо найти себе хобби. Лучше, чтоб это хобби было социальным, –  так, скажем, вы  можете записаться в литературный клуб. Или же попробовать прийти на занятия к Анжеле – ее роспись по батику приобретает все большую популярность. На крайний случай  - говорю так, ибо не вижу у Вас  достаточной заинтересованности – можете помочь Энн с приютом для детей-инвалидов в соседнем  поселке, Шитвуде.   Или же….

- Послушайте, давайте уж поговорим начистоту, мистер Смит.

Джеки выпрямилась, поерзала на стуле, разгладила  длинную серую юбку и положила руки на коленки. Солнце падало на лицо девушки, освещая ее бледное лицо: суровый росчерк бровей, сжатые губы, прищуренные темные глаза.  Из прически, собранной обручем, предательски выбивалась прядь рыжих волос, что придавало ей небрежный вид старшеклассницы.  Она отвела взгляд от коленок и устремила его куда-то поверх головы психолога. Выдержав паузу, Джеки глубоко вздохнула и монотонным голосом, походящим на те, коим объявляют   поезда на вокзале, выдала следующее:

- Мне двадцать четыре года, мистер Смит. И мне противны эти бабские штучки. Я с большим успехом помогала бы  Джиму и прочим ребятам из автоклуба копаться под капотом его старенького отцовского «Форда». Плевать, что я ничего в этом не смыслю. Я уверена, что для меня нашлась бы работенка. Погодите, мистер Смит. Я не договорила. Помимо того, меня не интересуют подписки на журналы о кулинарии, отношениях, эзотерике, а также мне нет дела до конвейерных дамских романов.  Это слишком, слишком просто.  Я  бы ни за что в жизни не пришла к вам, но здесь – здесь такие правила. У тебя проблемы – ты идешь к психологу, он задает  вопросы, дает советы, дарует тебе очередную иллюзию – и ты снова выходишь здоровый, бодрый и счастливый – прямиком на работу. И так продолжается до тех пор, пока ты не окочуришься от инфаркта из-за злоупотребления кофе, сигаретами  и фаст-фудом; либо пока не поймешь, что визиты к психологу – такое же бессмысленное дерьмо, и что единственный лучик света в этом беспросветном царстве – наглотаться  таблеток. Первых попавшихся, и если тебе повезет – это будут таблетки от кашля. 

пятница, 8 марта 2013 г.

Буря в стакане


кто с фото не знаком -- под маской я

Мы созданы из вещества того же,
Что наши сны. И сном окружена
Вся наша маленькая жизнь.

У. Шекспир.  "Буря", IV, 1

В темноте очертания предметов принимают иные формы,
будоражат разум; а тишина сгущается и кажется, бездонна.
Прежде неважное вдруг обретает вес, и вот, меня волнует:
я помню нежность неловкую в печати сна ночного поцелуя.

Я помню даже, что он говорил. И более того, я помню -- как.
Он обнимал меня и напевал  "что я хотел -- вот, здесь, в руках"
Нет, он не врал -- ведь в тот момент он так и вправду думал,
был мил и пил. Неблагоразумен и непредсказуем.

Все это вспоминается как дивный сон -- и остается сном.
В копилке памяти найдя воспоминания, знаю о том
что время в них застыло. А прототип героя ныне там
где по далеким берегам все догоняют зимний карнавал .

Я ж пишу то,
что ты и не читаешь. =)

понедельник, 4 марта 2013 г.

Джон Фаулз. "Коллекционер"





«Коллекционер». Ужасная книга. Потрясающая книга.
Книги Джона  Фаулза вызывают непреодолимое желание лично добраться до всех тех первоисточников, на которые ссылается автор. И это несмотря на то, что по количеству этих ссылок Фаулзу просто нет равных.
Язык  «Коллекционера» – это то, что оживляет книгу, придавая описываемым событиям форму, вкус, цвет и запах, всячески сужая и раздвигая рамки мира, предоставляемого читателю. Это то, что делает этот роман настоящим Произведением Искусства.
В тот момент, когда я приступала к чтению, мне повезло не знать, ни о чем данная книга, ни ее структуру. Первая часть книги, написанная от лица Калибана, была для меня лишь отдаленно-ужасной, и я пыталась понять, а что бы делала я на месте Миранды? Что бы я делала, если бы меня заперли в золотой клетке, при этом целиком и полностью отрезав от внешнего мира, оставив без дневного света и свежего воздуха, из всего живого оставив человеческое чудовище и книги, чтоб не сойти с ума?  Да, я читала эту историю от лица похитителя и думала лишь о том, что именно бы со мной стало.
Наличие повествования от лица Миранды в виде дневника стало для меня неожиданностью, а сам дневник, в последующем, – настоящим потрясением. Я словно получила ответы на свои вопросы, возникшие в первой части. Некоторые абзацы я перечитывала снова и снова, силясь поверить в то, что эти строчки, жившие где-то во мне, действительно здесь, в этих печатных символах. Читая последние строки дневника Миранды, сидя в маршрутке, я просто не могла сдержать слез.
Сама ситуация – рекурсивно-символичная, ужасная, – является лишь абстрактным и гипертрофированным примером того, как разнообразен мир.  И Калибан олицетворяет собой большую его часть. Современные люди… нет, я не могу назвать их плохими, или оскорбить их, обвинив в полном отсутствии эмоций. Мне кажется, что основная проблема в том, что большинство людей чисто-начисто лишено сопереживания: читая книги (если читая!) или просматривая киноленту, они даже не пытаются обнаружить моральные аспекты проблемы, саму проблему  и  просто следят за развитием сюжета, как сторонний наблюдатель. Развлечение. Люди, которые не пытаются поставить себя на место другого человека. Люди, которые никогда не проводят параллели с собственной жизнью.
Нет сопереживания. Нет единства душ.
Но и единство душ им тоже не интересно. Заслышав об этом, они называют это ерундой, глупостями, романтическим бредом. Так, как будто может быть что-то важнее внутреннего мира человека, к которому обращен твой взор.
И пусть, как и Миранда, я понимаю, что вряд ли абсолютное взаимопонимание друг друга ведет к такому же абсолютному счастью (скорее, наоборот) – но это страдание, это сострадание и взаимопожертвование наполняет жизнь  смыслом. Что-то, разделенное не с целым миром, но на двоих. Недоступное извне, не имеющее цены.
Зачем, зачем коллекционировать вещи\любовников\знания и умения,  как самоцель? Не чувствуя, не вкладывая, не созидая – как? Я не умею так. Я не знаю даже, как это. Практически все, что я делаю, дает мне ощущение того, что я еще жива, того, что безумный в своем равнодушии Калибан не закопал меня в своем саду.
Я словно прожила короткую жизнь Миранды. И вернувшись к своей, я знаю, что хочу  в ней изменить.

P.S. Цитаты.

[о Калибане]
«…И я вдруг осознала, как печальна жизнь, которую он ведет. […] Почувствовала тяжкую, тупую, всепоглощающую безнадежность такой жизни. Словно люди на рисунках Генри Мура, в темных туннелях метро, во время немецкой бомбежки. Им не надо видеть; чувствовать; танцевать; рисовать; плакать, слушая музыку; ощущать мир вокруг и западный ветер… им не дано быть в истинном смысле этого слова.
Всего три слова. Я люблю вас. Они прозвучали так безнадежно. Будто он сказал: «Я болен раком». Вот и вся его сказка».

[о Калибане]
Я — один из экземпляров коллекции. И когда пытаюсь трепыхать крылышками, чтобы выбиться из ряда вон, он испытывает ко мне глубочайшую ненависть. Надо быть мертвой, наколотой на булавку, всегда одинаковой, всегда красивой, радующей глаз. Он понимает, что отчасти моя красота — результат того, что я — живая. Но по-настоящему живая я ему не нужна. Я должна быть живой, но как бы мертвой. Сегодня я почувствовала это особенно ясно. То, что я — живая, не всегда одна и та же, думаю не так, как он, бываю в дурном настроении — все это начинает его раздражать”.

[воспоминания Миранды о Ч.В.]
— Ну, можно, я все-таки лягу спать? — Очень мягко, чуть-чуть подсмеиваясь надо мной, спуская меня с небес на грешную землю. И я ушла. По-моему, мы ничего больше не сказали друг другу. Не помню. Он улыбался этой своей едва заметной суховатой улыбкой. Видел, что я растрогана.
Был предельно деликатен. А я согласилась бы остаться с ним в ту ночь. Если бы он попросил. Если бы подошел ко мне и поцеловал.
Не ради него. Просто чтобы почувствовать, что я — живу”.

[о «новых»]
«Все делается массово. Масс-культура. Масс-все-на-свете.»

[о Калибане]
«Последнее, что я сказала ему: «Мы не можем остаться чужими. Мы были обнаженными друг перед другом».
И тем не менее — мы чужие.»